Сплетения нюансов

Мир, иногда представляется, состоит из случайностей, ложащихся в твоё бытиё неожиданной гранью игральной кости.

Убеждаешь себя всегда, что случайность, случай, мелькнувшее что-то в эфире неуловимое — всё это некая нелепица, необоснованная, не всегда уместная. Словно пытаешься отмахнуться от чего-то, требующего более пристального понимания…

Однако ж время спустя наталкиваешься на стальную поступь логического жизненного хода, убеждающего тебя — ничего не случайно. Всё сплетено и перекрещено, и загодя расставлено по своим местам; а всё происходящее вокруг твоя человеческая наивность, влекомая вечным поиском гармонии, пытается слабовольно изобразить игрою неожиданного случая.

Так ли это, или не так, но перекрестия этих случайностей настигают тебя однажды, материализуются и выдают отчётливую картину бытия. Словно предъявляют последнюю, самую убедительную улику всеобщей предопределённости.

Несколько дней остаюсь очарованным «Набережной неисцелимых» Бродского. Читалось медленно, умышленно не торопил себя, наслаждаясь потоком неторопливого изложения о, по сути, вечных вещах — ходе времени, камне, воде, в преломлении взгляда поэта из распахнутых окон венецианских гостиниц. Эссе, сотворённое в конце 80-х, словно подытожило венецианскую историю Иосифа Бродского, полтора десятка лет приезжавшего в Венецию в зимнее, околорождественское время, словно в поиске своего утраченного зеркала невской воды.

Было бы, конечно, правильно сказать, что перевод на русский язык оригинала, написанного на английском, настолько удачен, что и сам по себе стал частью того, как мы воспринимаем это произведение; но, поверьте, и английский текст ровно так же медленно и настойчиво поглощает тебя, завоёвывает, и не отпускает.

Это как подтверждение, что слово Мастера будет звучать на каждом из языков.

Утренней сегодняшней прогулкой от Пушкина до Неглинной, как перекрестье неожиданностей, строки Евгения Рейна, поэта, друга Бродского, введшего того в круг Анны Ахматовой, оказались не случайным, а словно предопределённым препятствием моего движения. Стенды на Страстном, посвящённые некоему литературному событию, со стихами известных мне и иных, существующих без моего внимания, поэтов, заставили замедлить шаг.

И вот он, Евгений Рейн, что предложил прочесть:

В последней пустой электричке

Пойми за пятнадцать минут;

Что прожил ты жизнь по привычке,

Кончается этот маршрут.

Выходишь прикуривать в тамбур,

А там уже нет никого.

Пропойца спокойный, как ангел,

Тулуп расстелил наголо.

И видит он русское море,

Стакан золотого вина,

И слышит, как в белом соборе

Его отпевает страна.

А называется это стихотворение Электричка 0.40.

Московское утро, прохладный ветерок венецианский ли, с берегов ли Невы, с ним вместе медленный ли, скорый ли ход жизни… всё продолжается случайными и предопределёнными одновременно вещами.