Я не знаю зачем я вошёл в этот дом…

Всё начиналось вот так.

В стремительном Сапсане тогда, черкнув бложик, лениво глянул комменты, и вот же пронзило. Проклятые гении электричества, они всегда найдут какие-то слова под 220, которые тебя тряхнут. Просто дошло до самого сердца. Ударило в мозг. Я смотрел в мчащиеся пейзажи залитой солнцем страны и уже понимал, зачем я там буду, в этом гранитном городе.

Почему-то в голове вертелись строки из Сладкой N, как-то удивительным образом совпадая с током поезда, разрезавшего озолочённые солнцем придорожные русские пейзажи.

(Вот такие моменты, как мне кажется, дают тебе возможность понять, кто ты. Кто ты такой для самого себя, что в тебе есть, что ты ощущаешь и как ты принимаешь этот вечный ток жизни. Ты словно в эти минут застываешь, ты видишь себя со стороны и как-то прозрачно-осознанно рассматриваешь сам себя.)

Нет, никакая не работа, не беготня по делам, не созерцание вечерней Невы — я понял вдруг, что настало время, когда откладывать на потом, предполагая, что вот в другой раз, что я там ещё буду, что… Да к чёрту же. Нет. В этот раз. И даже сегодня. Посвятив остаток пути поиску дороги к кумиру в записях таких же сумасшедших, я окончательно решился…

Товарищ встретил меня на Московском, мы зашвырнули поклажу в отель, удачно выбранный неподалеку от площади Восстания, и остаток дел пролетел почти незаметно. День жаркий, чертовский жаркий был, словно плавился город этот и плыл, и вдруг отчего-то мелькнуло, что по такой же наверное жаре одним московским вечером Берлиоз затеял тот напрасный спор с незнакомцем на Патриарших…

Пожав руку коллеге, договорившись на завтра встретиться у Звёздной, я поехал на Волковское кладбище города Санкт-Петербурга, где покоится человек, написавший те песни на родном языке, которые я слушаю и пою по сей день. К четырём часам, когда по каким-то трамвайным путям (Аннушка не попалась!) я наконец-то добрался до искомого входа и просто пал в тенистый покой этой смиренной обители. Исчез город, исчезла жара, и как-то недолго сообразив, куда идти, я пошёл по Спасской дорожке. На нужном мне перекрёстке пристанище Майка вдруг как-то появилось — трое джентльменов, два стареющих весёлых волосатика и полуотрок с ними стояли у надгробья. Подошёл и я к этим деревьям.

Здравствуй, Майк. Это я, тот, кому ты летом 1982 года каким-то чудным образом закинул ту бобину со Сладкой N, с Уездным городом, с Гуру из Бобруйска и всей остальной немыслимой чертовщиной, которая и была, и есть, как я понимаю сейчас, углубляясь в свой шестой отрезок пути, моей путеводной звездой. Не стесняясь, именно так.

Но рядом же покоился и Андрей Романов. Пришлось поискать, призвать на помощь парня из местных кладбищенских мастеровых, показав ему фото надгробья из интернета, и вот и Дюше мой уже поклон. Ну что, старина, теперь ты знаешь, какая рыба в океане плавает быстрее всех? Дюшина флейта в ТЕХ вещах Аквариума — а что я могу сказать об этом? Это же просто надо слушать.

Это надо влюбиться и петь о любви песню Сталь, чтобы понять, что это за флейта.

А потом я посидел ещё на скамейке у Майка, послушал ленивый ветер в листве, о чём-то там подумал, и пошагал прочь. Вернувшемуся в городской зной, трамвай всё же преградил мне путь, а вагоновожатая 21 века, весёлая девчонка в шортах, почти что приказала садиться в вагон в ответ на мои сомнения «а доеду ли я до центра», а серьёзный кондуктор с лицом полковника Васина курил втихаря в окошко на задней площадке…

Вот таким было небо, нежное и раскалённое, над землёй, над Майком и Дюшей, над Веничкой и Верой, над всеми нами, чёрт бы нас побрал.

И вот оно, по сути, самое главное. Кто-то из тех, с кем я стою на одной плоскости, напоминает нам всем вот этой рукодельной табличкой сакраментальную суть нашего земного пути.

Всё остальное, что я делал в другие два дня, уже не имело никакого значения. Это была рутина, механика действий, слов, улыбок. Ибо главное я сделал накануне, примерно в 16 часов 40 минут 31 июля этого жаркого лета. Ну разве что заслуживает внимания очередной, короткий очень в этот раз набег в виниловый магазинчик на Пестеля, ежегодно совершаемый. Времени было совсем мало до поезда, но и всё равно привычный короткий разговор с продавцом, знающим всё о рок-н-ролле, состоялся. Живи, приятель, долго. Только ради этих разговоров можно приезжать в Питер. Прихватив двух The Clash и одного Джимми Барнса, в очередной раз попытавшись поклянчить купить за любые деньги родной плакат Цеппелинов («нет-нет, он там привиселся, не продаётся»), я помчался на вокзал и вскоре совсем исчез из этого города.

Вот, собственно, и всё. Вот так всё и случается, из чего и складывается жизнь.